Покушение на Сталина. Дело Таврина – Шило - Страница 45

В завершение темы других перебежчиков в окрестностях Ржева отметим, что в феврале 1942 года там состоялся переход к немцам агента 4-го Управления НКВД СССР А. П. Демьянова («Гейне») в рамках известной оперативной игры «Монастырь».

Однако вернемся к информации Таврина. В ней есть примечательный фрагмент о крайне низком моральном духе советских войск и их отвратительном продовольственном обеспечении:

«Настроения в войсках очень плохие… Люди подчиняются только под упорным нажимом политических руководителей. Паек на человека в день 200 г хлеба, 30 — крупы, 30 г минерального жира (произведенного из нефти!), 10 г табака, 10 г сахара, без мяса, без водки и без чая».

Нетрудно посчитать, что названное Тавриным суточное количество продуктов имело суммарную энергетическую ценность не более 700 килокалорий, то есть ниже предела не только поддержания боеспособности, но и выживаемости. Для сравнения: в ноябре 1941 года в блокадном Ленинграде калорийность рабочего пайка составляла 1087 килокалорий, при этом уже с 25 декабря рабочие и ИТР получали по 350 граммов хлеба. Зимой в окопах бойцы Ленинградского фронта получали по 500 граммов хлеба в день, при этом 15 % из них страдали от истощения. Совершенно очевидно, что о 200-граммовом пайке в условиях спокойной обороны на Калининском фронте не могло быть и речи. Бойцы на передовой просто поголовно умерли бы в таких условиях. Приведенные Тавриным нормы более чем в 2,5 раза отставали от норм питания заключенных в лагерях, по поводу которых руководство НКВД било тревогу. Например, докладная записка на имя наркома НКВД СССР Л. П. Берии, составленная В. В. Чернышовым и И. А. Петровым, гласила:

«Хлеб — 600 гр.

Крупа и макароны — 80 гр.

Мясо, рыба — 80 гр.

Жиры и растительное масло — 13 гр.

Сахар — 10 гр.

Картофель, овощи — 500 гр.

Норма питания дает всего 1839 калорий и, по данным Центрального института питания Наркомздрава СССР, не обеспечивает работоспособность военнопленных и неизбежно приводит к истощению и заболеваниям».

Действительная норма снабжения красноармейцев и начальствующего состава боевых частей Красной Армии в период с апреля по сентябрь в соответствии с приказом НКО СССР от 22 сентября 1941 года № 312 составляла 800 граммов хлеба, 20 граммов муки, 140 граммов крупы, 30 граммов макарон или вермишели, 150 граммов мяса, 100 граммов рыбы, 30 граммов комбижира и сала, 20 граммов растительного масла, 35 граммов сахара, 500 граммов картофеля, 170 граммов капусты, морковь, свеклу, лук, коренья, огурцы, соевую дезодорированную муку, 1 грамм чая плюс специи для приготовления пищи. Безусловно, не везде и не всегда обеспечивалось выполнение этих норм, но в обычных условиях отклонения были незначительными. А за приведенные Тавриным показатели все руководство тыла фронта немедленно пошло бы под суд. Кстати, год спустя, причем при куда менее серьезных нарушениях, именно это и произошло. Приказ НКО от 31 мая 1943 года № 0374 «О результатах проверки положения дел с питанием красноармейцев на Калининском фронте», в котором зафиксированы случаи выдачи бойцам отнюдь не по 200, а по 500 граммов хлеба, был весьма жестким. В соответствии с ним начальник тыла КФ генерал-майор П. Ф. Смокачев снимался с должности и предавался суду военного трибунала, снимались с должности начальники тыла 39-й и 43-й армий, ряд военачальников получили взыскания. В личных беседах автора с ветеранами 1196-го сп и 359-й сд выяснилось, что, во всяком случае, в мае 1942 года войска получали хорошее, полноценное питание без перебоев. Непонятно, почему немецкие разведчики приняли на веру сообщенные Тавриным данные и некритически включили их в разведсводку без каких-либо комментариев. Трудно также понять, почему перебежчик без видимого смысла решил дезинформировать немцев относительно морального состояния и боеспособности советских солдат, разве что в подтверждение собственного заявления о плохом питании как одной из причин своего предательства.

В общем, судя по всем представленным материалам, в большинстве вопросов Таврин или обманывал немцев, или добросовестно заблуждался. Второе, на взгляд автора, крайне маловероятно, поскольку, как минимум, в вопросе якобы подготавливавшегося наступления и концентрации танков в полосе дивизии он излагал ложь. Все не соответствовавшие действительности утверждения перебежчика явно были направлены на создание у немцев впечатления сосредоточения ударных сил Красной Армии против Ржевско-вяземского выступа и скором переходе их в наступление. Возможным объяснением такой линии поведения является следование легенде, специально (и довольно неуклюже) составленной советской разведкой ради того, чтобы заставить противника усилить концентрацию своих сил на центральном участке фронта. Не исключено, что она была составной частью отчаянной попытки оттянуть часть сил вермахта из окружения Барвенковского котла и максимально облегчить положение Юго-Западного фронта.

В данном контексте целесообразно вспомнить и об истории старшего лейтенанта погранвойск Ивана Григорьевича Курбатова, до войны начальника заставы 47-го погранотряда, а затем командира взвода разведки в 247-й стрелковой дивизии (1-го формирования). После больших потерь в районе Ржева оставшиеся от дивизии подразделения были сведены в 916-й стрелковый полк, в котором Курбатов по-прежнему командовал разведвзводом. В октябре 1941 года старший лейтенант попал в плен и был помещен немцами в лагерь военнопленных в том же районе, где вошел к немцам в доверие и занял пост в лагерной администрации. В действительности Курбатов выполнял задание Особого отдела 30-й армии (начальник — капитан ГБ Мишин). Поставленные перед ним задачи в основном сводились к контрразведке и содействию организованному подполью в лагере. Однако существует обоснованное предположение о том, что в 1942 году Курбатов также был задействован и в продвижении дезинформации о якобы планировавшемся наступлении Красной Армии под Ржевом для воспрепятствования переброске германских частей с центрального направления на юг. После войны разведчик был возвращен в кадры МВД (после окончания его лечения наркомат был преобразован в министерство) и длительное время работал в лагерях Главного управления по делам военнопленных и интернированных (ГУПВИ).