Покушение на Сталина. Дело Таврина – Шило - Страница 55

Впрочем, все это произошло позднее, пока же вернемся к начальному пребыванию бывшего старшего лейтенанта в немецком плену. На первом этапе все шло достаточно стереотипно. К перебежчику, скорее всего, приглядывались и абвер, и гестапо/СД. В администрации каждого лагеря имелось отделение 3А, оперативно подчиненное подотделу III «КГФ» абвера (контрразведывательная работа в среде военнопленных). Оперчасти в немецком варианте выполняли широкий круг задач, отнюдь не ограничиваясь контрразведывательной направленностью. Безусловно, в первую очередь их офицеры выявляли агентуру противника в лагерях, определяли среди массы пленных скрывавшихся политработников, командиров (в лагерях для рядового состава), евреев, враждебно настроенных и готовящих побег лиц. Они проводили следствие и допрашивали заподозренных, которых затем передавали в СД или ГФП для принятия репрессивных мер, руководили пропагандистами, осуществляли противопобеговые мероприятия, вербовали и учитывали агентуру, выявляли в среде пленных лиц из разыскных списков. Однако оперчасти также собирали обмундирование, награды и документы с последующей передачей в абверштелле по подчиненности, проводили разведывательные допросы, выявляли представляющих разведывательный интерес пленных, содействовали вербовке офицерского, сержантского и рядового состава в разведорганы и антисоветские формирования. Справедливости ради следует отметить, что, за некоторыми исключениями, в обычных лагерях разведывательные допросы проводились достаточно редко, в основном они велись во фронтовых структурах абвера и ФХО.

Оперативную работу в лагерях вели также и органы СД и гестапо, допущенные туда на основании соглашения, заключенного в мае 1941 года между ОКВ и РСХА. У органов безопасности были свои интересы в среде военнопленных, однако их удовлетворяли лишь во вторую очередь. Военные обладали своего рода «правом первой ночи» и потому предоставляли коллегам только вторичный вербовочный контингент.

Проследим дальнейший путь перебежчика по немецким лагерям. По данным трофейной «зеленой карты», 3 ноября 1942 года Таврин прибыл из Лётцена в офлаг ХIII D (Бавария, Нюрнберг — Лангвассер, чаще упоминается как Хаммельбург, по названию полигона, на территории которого он был расположен). Запись в карте совершенно непрофессионально переведена как: «Прибыл из иностранных войск Восток, Лётцен», тогда как в действительности перевод с немецкого должен читаться: «Прибыл из Отдела иностранных армий Востока, Лётцен», то есть по линии оперативной разведки сухопутных войск. Весьма любопытной представляется графа 7, в которой военнопленный № 8105 назван командиром батальона 1196-го пехотного (по немецкой терминологии) полка. Возможно, Таврину показалось, что такое завышение статуса в Красной Армии создаст для него какие-либо дополнительные блага. Впрочем, не исключено, что оно являлось элементом легенды, разработанной для него советской разведкой перед заброской к немцам. Он также указал, что владеет полезной и уважаемой профессией геолога, специалиста по цветным металлам («buntmetall»). На русский последнее было ошибочно переведено как «инженер-строитель». Приводится в карте дата рождения — 12 июня 1909 года, и место рождения, тоже записанное с ошибкой. Вместо никому не известной деревни Бобрик писарь явно машинально указал в соответствующей графе Бобруйск. Но самое интересное в документе — указание имени и адреса матери. Записавшись двойной фамилией Таврин-Шило, пленный сообщает, что его мать Таврина-Шило Василиса Якимовна проживает в Киеве в квартире № 17 дома № 24 по улице Большая Владимирская. Как известно, столица УССР в описываемый период была оккупирована, поэтому перебежчик тем самым как бы доказывал немцам, что не вынашивает в их отношении никаких нелояльных намерений и не страшится полного раскрытия перед ними своих самых уязвимых мест. Внешне это выглядело и в самом деле так, но в действительности все обстояло как раз наоборот. И дело тут даже не в том, что весьма маловероятным представляется совпадение фамилий матери и жены (если считать правильным вариант с Шило Антониной Васильевной), и не в том, что Большой улица Владимирская тогда уже давно не именовалась. А в том, что в период обороны Киева именно в указанном доме размещался штаб обороны города, ряд семей из которого был отселен, и проверить правдивость показаний пленного немцы не могли. По просьбе автора работники Главного управления МВД Украины в Киевской области произвели соответствующую проверку и установили, что в предвоенный период Таврина-Шило В.Я. не проживала не только в данном доме, но и вообще в пределах области. Зато в процессе поиска обнаружилось иное, не менее любопытное обстоятельство: фамилия и инициалы Шило В. Я. (без Тавриной) значились в двух последних предвоенных справочниках телефонных абонентов Киева за 1938 и 1940 годы по адресу: улица Чудновского, дом № 5, квартира № 2. В послевоенном справочнике их уже не было. Проверка по архивам домовых книг не удалась, поскольку по данному адресу в настоящее время находится новый дом, заселенный в 1961 году. Как следствие, записи о предыдущих жильцах ушли в небытие вместе с предвоенным домом.

«Зеленая карта» Таврина в офлаге ХIII D

Конечно, вероятность того, что Василиса Якимовна (или, по-церковному, Васса Иоакимовна) Шило из хутора Бобрик являлась той самой Шило В. Я. из телефонных справочников, довольно высока, но все же отнюдь не стопроцентна, не говоря уже о том, что без расшифровки инициалов непонятно даже, был ли данный телефонный абонент мужчиной или женщиной. Действительно ли мать будущего террориста проживала в Киеве — неизвестно. Более того, неизвестно вообще, являлся ли Петр Иванович Таврин в действительности Петром Ивановичем Шило, и, как следствие, была ли Василиса Якимовна его настоящей матерью. Однако ряд примечательных совпадений не может быть проигнорирован. Если полагать фигуранта обычным перебежчиком и предателем, то невозможно объяснить причину, по которой он сообщил немцам искаженную фамилию своей матери и не соответствующий действительности адрес ее проживания в оккупированном Киеве. Зато это логично вписывается в рамки легенды прикрытия советского агента, которым он предположительно являлся по состоянию на май 1942 года. Такой шаг однозначно укреплял доверие к перебежчику, якобы предоставившему немцам установочные данные на свою мать. Заброшенный агент мог не только сообщить немцам о месте ее проживания на оккупированной территории, но и позволить им убедиться в реальности этой личности, которую еще наверняка помнили обитатели хутора Бобрик. Для проверки данной информации через местную полицию СД требовалось не более нескольких дней. Столь же быстро и неизбежно могла быть произведена и проверка по Киеву. Наверняка легендированная мать П. И. Шило сначала жила на улице Чудновского, а затем переехала на Владимирскую, сомневаться в этом не приходится. А вот о том, что после размещения в указанном здании по улице Владимирской штаба обороны Киева она была отселена военными властями и отбыла в неизвестном направлении, сын теоретически вполне мог и не знать. Так создавалась иллюзия полной откровенности Таврина, его доброй воли, и одновременно аргументированно исключалось попадание его в зависимость от немецкой стороны путем возможного взятия матери в заложники. При этом нет сомнения, что В. Я. Шило к маю 1942 года была уже либо мертва, либо не находилась на оккупированной территории, в противном случае легенда источника, направлявшегося на длительное оседание, была бы провальной. Безусловно, справедливость требует отметить, что эта ситуация могла произойти и без всякого вмешательства спецслужб, т. е. будущий террорист действительно мог не знать о переезде матери с постоянного места жительства. Но необходимо подчеркнуть, что варианту с легендой тут ничего не противоречит.